И все-таки в самом названии «Города» есть такая скрытая замануха, которая самостоятельно запускает ржавые шестеренки памяти.
Не к добру этот город приснился –
Окна желтые разжигал,
Ветром утренним в стекла бился,
Отражаясь в Оби, дрожал.
Сон, в который хотелось поверить,
И теперь не удастся забыть,
Болью как бы реальной потери
Изуверски заставил платить.
Разве просят того, кто проснется,
Сознаваться при всех и во всем?
Когда ясно, что сон не вернется,
Уже можно назвать его сном.
Собственно говоря, сам город почти ничем не запомнился. Но после него моя жизнь совершенно четко разделилась на «до» Новосибирска и «после».
Про сибирскую практику на факультете ходили фантастические байки. Некоторые я слышала из десятых источников, некоторые от тех, кто там был. Я понимала только одно - люди возвращались оттуда другими. Шансов попасть именно в Сибирь у нашего змеюшника было предостаточно, отличники за романтикой не рвались, и вакансии покормить комаров где-нить на Васюганских болотах всегда были. Если бы не одно но. Никто бы нас вместе не отправил, всю «непримиримую оппозицию» распихали бы по разным экспедициям, пользуясь тем, что места распределялись по рейтингу, а на каком месте мы в этом рейтинге были, объяснять никому не нужно. Так что мы и не мечтали.
Вечером должен был грянуть фестиваль «Весна Ала-Тоо», и я с самого утра рисовала нагрудных аллигаторов для агитбригады. Дверь у меня за спиной открылась, и кто-то громко выматерился, получив в лоб литровым жбаном из-под гуаши, который встречал всех без стука входящих. Оля Маленькая затушила мою сигарету об очередного крокодила и сказала:
- Быстро! Все, кто имеет отношение к фестивалю, могут записываться без очереди.
Мы пронеслись по коридору, сшибая зазевавшихся, и влетели в комиссию. Пока Маленькая, захлебываясь слюной, диктовала наш список фамилий, я радостно отметила, что до нас вписали отсилы десяток желающих. А когда мы, не сговариваясь, ткнули наугад пальцами в графу с сибирскими организациями, кто-то из преподов даже улыбнулся.
(Продолжение следует)
Не к добру этот город приснился –
Окна желтые разжигал,
Ветром утренним в стекла бился,
Отражаясь в Оби, дрожал.
Сон, в который хотелось поверить,
И теперь не удастся забыть,
Болью как бы реальной потери
Изуверски заставил платить.
Разве просят того, кто проснется,
Сознаваться при всех и во всем?
Когда ясно, что сон не вернется,
Уже можно назвать его сном.
Собственно говоря, сам город почти ничем не запомнился. Но после него моя жизнь совершенно четко разделилась на «до» Новосибирска и «после».
Про сибирскую практику на факультете ходили фантастические байки. Некоторые я слышала из десятых источников, некоторые от тех, кто там был. Я понимала только одно - люди возвращались оттуда другими. Шансов попасть именно в Сибирь у нашего змеюшника было предостаточно, отличники за романтикой не рвались, и вакансии покормить комаров где-нить на Васюганских болотах всегда были. Если бы не одно но. Никто бы нас вместе не отправил, всю «непримиримую оппозицию» распихали бы по разным экспедициям, пользуясь тем, что места распределялись по рейтингу, а на каком месте мы в этом рейтинге были, объяснять никому не нужно. Так что мы и не мечтали.
Вечером должен был грянуть фестиваль «Весна Ала-Тоо», и я с самого утра рисовала нагрудных аллигаторов для агитбригады. Дверь у меня за спиной открылась, и кто-то громко выматерился, получив в лоб литровым жбаном из-под гуаши, который встречал всех без стука входящих. Оля Маленькая затушила мою сигарету об очередного крокодила и сказала:
- Быстро! Все, кто имеет отношение к фестивалю, могут записываться без очереди.
Мы пронеслись по коридору, сшибая зазевавшихся, и влетели в комиссию. Пока Маленькая, захлебываясь слюной, диктовала наш список фамилий, я радостно отметила, что до нас вписали отсилы десяток желающих. А когда мы, не сговариваясь, ткнули наугад пальцами в графу с сибирскими организациями, кто-то из преподов даже улыбнулся.
(Продолжение следует)